"УОРК ХАБЗЭ" И "БУСИДО" КУЛЬТУРНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ И ОТЛИЧИЯ КОДЕКСА ЧЕСТИ ВОИНСКИХ СОСЛОВИЙ ЧЕРКЕСИИ И ЯПОНИИ

Жизнь черкесского рыцаря-дворянина была с самого начала предрешена – это цепь сражений, поединков, заканчивающаяся гибелью, достойной рыцаря.
Черкесское дворянство, девизом которого было «Хэбзэрэ зауэрэ» – «Честь и война», выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый уэркъ хабзэ (уэркъ – рыцарь, дворянин; хабзэ – кодекс обычно-правовых, этикетных норм). Поведение рыцаря регулировалась с рождения и до смерти этим неписанным кодексом. В основе его лежало понятие «уэркъ напэ» (рыцарская честь). Не было никаких моральных или материальных ценностей, которые могли бы превалировать над этим понятием. Сама жизнь имела ценность только в том случае, если она посвящена служению принципам «уэркъ напэ». У черкесов бытует много пословиц, посвященных их отношению к рыцарской чести, например: «Псэр щэи, напэр къэщэху» – «Жизнь продай, купи честь».

Воинственность черкесов, известная еще с античных времен, целенаправленно культивировалась в их обществе, но при этом сочеталась с чрезвычайно сложной системой традиций, этикета, которая облагораживала эту черту народного характера, ритуализовывала ее, что, в конечном счете, привело к созданию рыцарского воинского этоса со своей самобытной культурой и сложным аристократическим этикетом.
Воинственность, подразумевающая любовь к воинской славе, соединенная с благородством (этика войны) и аристократическим этикетом (внешние атрибуты поведения) – основные составляющие рыцарства как исторического явления.
Все кавказцы отличались своей воинственностью и свободолюбием, но только черкесы стали творцами и распространителями духа рыцарства на Кавказе. Многие элементы военной культуры адыгов переняли другие кавказские народы, а также закубанские ногайцы и казаки и даже были перенесены на иную государственную почву, как это было в мамлюкском Египте. Черкесы внесли свою лепту в формирование восточного рыцарства, зародившегося в феодальном султанате Египта и Сирии. Начиная с правления Саладина, черкесские мамлюки служили телохранителями и гвардейцами султана, а со временем узурпировали власть и основали свою черкесскую династию мамлюкских султанов (1382– 1517 годы). Вместе с черкесами на мусульманский Восток была привнесена их рыцарская воинская культура. XV век можно считать для черкесов «золотым» веком: они правили всем мусульманским Востоком, а на их родине – Центральном и Северо-Западном Кавказе была установлена гегемония черкесской аристократии под предводительством легендарного Инала. Политическая гегемония, основанная на военной мощи, сопровождалась и культурной гегемонией. Широкое распространение черкесской материальной и духовной культуры среди соседних народов происходило в результате добровольного заимствования, связанного с ее престижностью, аристократичностью и изысканностью.
Подобно тому, как на протяжении нескольких столетий для европейской аристократии, включая русскую, все французское – язык, мода, правила поведения – являлось обязательным атрибутом престижности и элитарности, так и для всех народов Северного Кавказа за образцовый принимался черкесский этикет и его наиболее аристократический кабардинский вариант.
В Европе рыцарство как идеология сформировалась в XII веке и как любое историческое явление, пережив периоды расцвета и упадка, спустя два столетия сошло с исторической сцены, став сюжетом рыцарских романов, исторических преданий и легенд. В Черкесии и Японии эта идеология продолжала культивироваться вплоть до XIX века.
Многие положения рыцарского кодекса «уэркъ хабзэ», несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. В качестве примера, аналогии такой культурной модели, связанной с войной, можно привести средневековый японский кодекс чести самурая «бусидо» (путь воина), с которым «уорк хабзэ» имеет некоторые параллели и определенные отличия.
Средневековый японский воинский этикет бусидо ́ сложился в эпоху феодализма, как этикет многочисленного сословия рыцарей-самураев, безоговорочно подчинявшихся своим владетелям – даймё. По сути, бусидо – это неписаный кодекс поведения самурая в обществе, некий свод правил и норм «идеального» воина. Поэтому первоначально трактовавшееся как «путь коня и лука», в дальнейшем бусидо и по названию стало означать «путь самурая, воина» («буси» – воин, «до» – путь, учение). Кроме того, слово «до» переводится еще и как «долг», «мораль», что полностью согласуется с классической философской традицией Японии, где понятие «путь» является некой этической нормой. Таким образом, бусидо – это самурайская мораль, морально-этический кодекс.
То же самое можно сказать и о воинском этикете адыгов XVI – первой половины XIX вв., сформировавшемся в среде составлявших значительную часть населения Черкесии дворян-уорков, единственными достойными занятиями для которых были война, пиры и охота. Соблюдение кодекса «уэркъ хабзэ» в полном объеме требовало от человека постоянных усилий в самосовершенствовании, сопряженных с различными ограничениями и борьбой с собственными слабостями. Недаром черкесы сравнивали путь совершенствования в хабза с трудным, долгим подъемом в гору: «Уэркъыгъэр дэгъэзеигъуэ кIыхьщ» – «Рыцарство – долгий (трудный) подъем». Хотя рыцарский кодекс уорк хабза был очень требователен к своим носителям, и соблюдение его было сопряжено со многими неудобствами, он гарантировал человеку защиту его чести, уважение окружающих и высокое положение в обществе. Недаром черкесы говорили:
«Уэркъ бгы задэщ» – «Рыцарство – неприступная скала». Дворянин в черкесском обществе не столько должность, сколько образ жизни, причем образ жизни настолько привлекательный, что все остальные слои общества смотрели на него как на образец для подражания.
Черкесский дворянский этикет, как и у японцев, предписывал внешне спокойное перенесение страданий, презрение к смерти, безусловное повиновение старшим, чрезвычайную, по нынешним понятиям доходящую до абсурда, скромность и вежливость. Кодекс уорк хабзэ и бусидо, проникнутые духом рыцарской чести и воинского достоинства, зародились в эпоху перехода общества от высшей ступени варварства к цивилизации, совпавший с образованием военно-феодальной знати.
Адыги, как и японцы развили свои воинственные обычаи до идеальной тонкости и виртуозности, воплотив их в сложную, но цельную и стройную систему военной культуры, вызывавшую удивление и восхищение у современников и потомков, служившую предметом заимствований для соседей8.
Основные принципы кодекса бусидо и уорк хабзэ практически идентичны.
Уорк хабзэ и Бусидо можно условно разделить на несколько ключевых установок, включающих в себя такие понятия как честь, верность, благородство, искренность, прямодушие, вежливость, уважение к старшим, уважение к женщине, скромность, мужество, храбрость, самообладание, твердость, хладнокровие, терпеливость, выносливость, простота, альтруизм, правдивость, человечность и некоторые др.
Как и в уорк хабзэ, в бусидо в основе всего лежит понятие чести, носящее абсолютный характер. В обеих культурах честь ассоциируется с человеческим лицом и понятие «потери лица», бесчестье означает гражданскую, моральную смерть. Жизнь без чести для носителей этой идеологии представляется несовместимой с физической жизнью, которой они предпочитают смерть.
Для представителей высших сословий Черкесии жить долго вообще считалось неприличным. Многие авторы и очевидцы отмечали характерное для воинов-адыгов презрение к смерти – эту, как отмечал В.А. Потто, «мощную черту черкесского наездничества». Отправляясь в поход, наездники брали с собой так называемую «погребальную рубашку» (хьэдэ джанэ), а с принятием ислама саван (джэбын). Описывая походное снаряжение черкесского наездника, Хан-Гирей сообщает: «Даже отчаяннейшие головорезы имеют нередко при себе готовую погребальную одежду – род савана, что доказывает решительную их готовность умереть во всякую пору». Такое отношение к смерти невозможно понять без рассмотрения этикетных, религиозных воззрений и традиционных установок, с ним связанных.
По своему характеру, черкесское общество являлось обществом традиционалистского типа, т.е. общественная жизнь здесь основывалась не на государственных институтах и законах, а на традициях, обычаях и нравственных принципах, система которых в совокупности называлась «адыгэ хабзэ», т.е. «черкесский обычай». В этом отношении ни христианство, ни позже ислам не смогли полностью подменить их систему моральных, этнических ценностей. По этому поводу у черкесов есть поговорка: «Диныр хыхьэхэкIщ, узыхэмыкIыфынур уи лъэпкъщ» – «Религию можно поменять, нельзя поменять нацию». То есть черкесы всегда высоко ценили свои традиционные, национальные ценности, которые не могли вытеснить никакие нормы религиозной морали. В основе системы «адыгэ хабзэ» и являющегося высшей формой его развития «уорк хабзэ» лежало такое понятие как «напэ» (лицо, совесть, честь). «Следственно, – отмечал Хан-Гирей, – все законы у черкесов основываются на чистоте совести, не говоря о преимуществах, присвоенных достоинством различных родов, которые суть неминуемые следы феодализма». У черкесов не было ни тюрем, ни телесных наказаний, ни пыток. Вместо них использовались система штрафов и, как крайняя мера, смертная казнь или изгнание из общества. Но в черкесском обществе, где традиции и общественное мнение имели определяющее значение, самым страшным наказанием для человека было «потерять лицо», а значит, и уважение общества. Здесь ни материальное благосостояние, ни социальное происхождение не давали сами по себе высокого общественного положения. Его достижение было возможным только при условии безупречного соблюдения принятых в обществе обычаев и традиций. Их нарушение вело, как говорили черкесы, «к потере лица» (напэтех), что считалось страшнее смерти. «ЛIэныгъэм нэхърэ емыкIум фIэлIыкI» – «Больше смерти опасайся позора», – гласит адыгская пословица.
До утверждения ислама, черкесов, в силу их национального менталитета, мало интересовало, что их ждет в загробной жизни, а больше всего они думали о жизни земной. Любопытно, что в их дохристианских и доисламских верованиях, хотя и существует понятие загробного мира (хьэщт, хьэдрыхэ), совершенно отсутствует понятие ада или рая. Можно сказать, что рай для них олицетворялся земной славой, которую можно было заслужить среди людей достойной жизнью, а страшнее смерти и ада каждый черкес боялся позора. Слава, в понимании черкесов, давала человеку земное бессмертие, вот почему каждый черкес мечтал о высшей награде в адыгском обществе – быть прославленным в песне народными бардами-джегуако. «Мывэ сыныр мэкIуэдыж, мыкIуэдыжыр уэрэдщ» – «Надгробный камень разрушится, а песня останется», – гласит народная поговорка.

Действительно, религиозная ортодоксальность была совершенно не свойственна черкесам. Этот факт отмечали все, кто более или менее близко были знакомы с характером и общественным бытом черкесов. Даже в разгар Русско-Кавказской войны пропаганда среди черкесов крайних и ортодоксальных течений ислама не нашла здесь благодатной почвы.
Известная воинственность черкесов, их отношение к смерти и этнические установки, ценившие жертвенность, были обусловлены не столько какими-либо религиозными воззрениями, сколько стремлением к независимости и сохранению традиционных ценностей. Обычаи возносили честь, славу и свободолюбие в войне с агрессором выше жизни. Не менее важное значение в военном быту черкесов имела морально-этическая сторона обычаев. Военные обычаи черкесов не допускали возможности сдачи в плен. Запрещалось бросать на поле боя тела убитых и раненых. Считалось позором оставить поле боя и покинуть своих товарищей с целью сохранения жизни.
Возможно, что в таком отношении к жизни и смерти содержалась определенная доля рационализма и целесообразности. Очевидно, что воин, спокойно относящийся к смерти, а также видящий в ней дело чести, в бою имеет все преимущества перед воином, которого подавляют естественные человеческие эмоции – чувство страха и инстинкт самосохранения. Альтруизм (пренебрежение собственными интересами) и вкус к самоограничению, которые предписывались каждому воину рыцарским кодексом уорк хабзе, а также подобное отношение к смерти, давали возможность черкесскому этносу выстоять в борьбе за свое существование и сохранять свой традиционный уклад жизни.
Джеймс Фрэзер писал: «...сила родового и индивидуального характера состоит преимущественно в способности жертвовать настоящим ради будущего, в пренебрежении соблазнами эфемерного удовольствия ради более отдаленного устойчивого удовлетворения. Чем более упражняют в себе эту способность, тем возвышеннее и сильнее становится характер: высший же героизм достигается теми, кто ради сохранения или завоевания свободы и истины для других, возможно далеких эпох, отказывается от жизненных удовольствий и даже от самой жизни».
В японской культуре и, в частности, самурайском кодексе «Бусидо» смерть имеет сама по себе абсолютное значение и конечную цель, к которой следует стремиться. Здесь можно даже говорить о культе смерти (вспомним ритуальные самоубийства – харакири, сэппуку). Самоубийство часто считается достойным способом ухода из жизни при определенных обстоятельствах.
В адыгской культуре понятие смерти само по себе не доходит до такого абсолюта и носит подчиненный характер, а самоубийство порицается. Даже при опасности попасть в плен, что считалось большим позором, уорки никогда не прибегали к самоубийству. В связи с этим К.О. Сталь сообщал о черкесах: «Сдаться военнопленным есть верх бесславия и потому никогда не случалось, чтобы вооруженный воин отдался в плен. Потеряв лошадь, он будет сражаться до последней возможности и с таким ожесточением, что заставит, наконец, убить себя».
И черкесскую и японскую культуру можно отнести к так называемым «культурам стыда», когда их носители боятся не смерти, а позора, общественного осуждения.

«Больше смерти, опасайся позора», – гласит адыгская пословица. Именно со страхом «потерять лицо», как говорили адыги, связано жесткое требование черкесских военных обычаев – никогда не сдаваться в плен. Смерть в бою избавляла от опасности лишиться чести и унизительного, оскорбительного отношения со стороны победителей. Рассчитывать на милость и благородство противника, рискуя своей честью, черкесские воины не могли. В то же время они к попавшему в плен противнику проявляли гуманное отношение. При этом делалось различие между пленниками благородного и низкого социального происхождения. Для людей несвободного состояния сдача в плен не считалась предосудительной, в отличие от дворян. В истории черкесов неизвестно случая, чтобы уорк с оружием, а тем более князь добровольно сдался в плен. Тем не менее, если благородный человек попал в плен по независящим от него обстоятельствам, существовала культура обращения с военнопленными благородного происхождения. В отличие от плебеев, которых могли продать в рабство, использовать на работах, при этом, не очень стесняя их свободу, дворян сразу заковывали в железо. Черкесы считали, что настоящего мужчину может удержать в плену только железо. Во время Кавказской войны пленных русских солдат, в отличие от офицеров, использовали на хозяйственных работах, но при этом сильно не изнуряли. Хорошее отношение к ним должно было заменить цепи и кандалы и удержать их от бегства. Благородных, а таковыми черкесы считали русских офицеров, содержали в тяжелых условиях, закованными, но при этом их не принуждали к работе и относились уважительно.
Русский офицер Ф.Ф. Торнау, попавший в плен к черкесам осенью 1836 года и проведший два года у них, писал в своих мемуарах: «К чести черкесов могу сказать, что они избегали делать мне грубости и соблюдали в отношении меня правила вежливости, какие у них хозяева соблюдают по отношению к гостю».
Все сословия в Черкесии без исключения были освобождены от телесного наказания, которого, по словам Ф.Ф. Торнау, «горцы… гнушаются». Убийства, пытки, унижение человеческого достоинства военнопленных у черкесов считалось недопустимым.
В традициях японских самураев сдача в плен считалась, как и у черкесов недопустимой и позорной. В случае угрозы попадания в плен самурай должен был погибнуть от руки врага или покончить жизнь самоубийством.

А.С. Мирзоев